02.06.2015

Усадьба Гребнево в 1919 году в дневнике историка М.М. Богословского

На днях, листая ленту ЖЖ,  я наткнулся на упоминание одним из давних друзей книги "Мои заметки" [1] авторства русского историка, специалиста в области подмосковной исторической географии, Юрия Владимировича Готье (1873 - 1943). Без ссылок на основополагающие работы учёного (напр. "Замосковный край в XVII в") не обходится ни одно серьёзное краеведческое исследование по подмосковному краеведению и в наши дни. Вспомнилось, что судьба учёного была как-то связана с подмосковной усадьбой Гребнево первых послереволюционных лет и имя Юрия Владимировича упоминалось в дневниках другого, не менее известного русского историка, Михаила Михайловича Богословского (1867-1929) [2]. Последний сам проходил лечение в том же году в гребневском санатории Гриневского, располагавшемся в подмосковной усадьбе [3]. 


Для себя мы решили уточнить, под какими именно числами в объёмных воспоминаниях Юрия Готье следует искать упоминания о Гребневе... Оказалось, что воспоминания М.М. Богословского уже опубликованы в сети полностью и без сокращений, а книга воспоминаний Ю.В. Готье уже также доступна для прочтения (ссылки в конце статьи). 
Неожиданно выяснилось, что личные дневники Готье и Богословского, бывавших и проживавших  в одно время в усадьбе Гребнево - санатории Гриневского,  пересекаются между собой, дополняя друг друга. Оказалось, что на первый взгляд кажущиеся несколько однообразными воспоминания профессора Богословского оканчиваются душераздирающим сюжетом печальной гибели первой супруги Ю.В. Готье, всего 32-летней Нины Николаевны (урождённой Дольник; 1887 - 1919) от затяжной болезни в Гребневе, а, полные тонкими заметками о красоте  усадьбы дневники  Юрия Владимировича Готье, с исключительно интересными описаниями памятных мест гребневского имения 1919 года, оканчиваются куда более сдержанными, скупыми словами, которыми муж, потерявший любимую супругу, мог поделиться в личном дневнике со своими предполагаемыми читателями из будущих времён...


Ниже мы приводим отрывок из дневника профессора Московского университета, академика Российской Академии наук Михаила Михайловича Богословского. Записи относятся к осени 1919 года (историк пробыл в усадьбе с 4 октября по 2 декабря) и содержат ценнейшие сведения о состоянии усадьбы в эти скорбные для большинства её обитателей, дни. Сделанные карандашом записи хранятся в Отделе письменных источников  Государственного Исторического музея.

 М.М. Богословский.

4 октября [1919 г.]. Пятница. День в санатории: встал в 7 ч., гулял до 9, упиваясь природой. В 12-м был у доктора, не приговорившего меня, однако, к смерти. Чистый свежий воздух, тишина, хорошо.
5 октября. Суббота. Тот же порядок. Жизнь размеренная и однообразная. Отдых.
6 октября. Воскресенье. Удар мягкого звучного колокола разбудил меня в 7-м часу. Был у заутрени и у обедни в сельской церкви. День по определенному порядку.
7 октября. Понедельник. Ясная солнечная погода. Долго сидел на балконе на солнце. Читал Тэна [См.: Histoire de la litterature anglaise, 4 vols., Paris, 1863–1864; Полное издание на франц. – в 5 томах – вышло на франц. в 1872. Русск. пер.: Тэн И. Новейшая английская литеhатура в современных ее представителях, СПБ., 1876.]. Вечером гулял с Е. Ф. Кондратьевой [Скорее всего, речь идет о Елизавете Федоровне Корнеевой (1896—?), научном сотруднике Ин-та языка и истории литературы РАНИОН, преподавателе Индустриально-педагогического ин-та, специалисте по истории западноевропейской литературы.].
8 октября. Вторник. Идет жизнь исключительно растительная. Мысль у всех в санатории исключительно о питании; о нем только и разговоры. Утром мечтают об обеде, а пообедав, начинают мечтать об ужине. Я сегодня весь день провел на свежем воздухе. Встав в 7 ч. утра, гулял до 9. Затем с 10 сидел на балконе с книгой Тэна, которую кончил (III т.), а затем за Буасье La religion romaine [Boissier, G. La religion romaine d'Auguste aux Antonins. 2 vols. Paris, 1874. Рус. пер.: Буасье Г. Римская религия от времен Августа до Антонинов. М., 1914.]. После обеда гулял и опять сидел на балконе. И так до 7-го часа вечера. Соседи по столу говорили, что, когда я приехал, я был очень бледен, самый бледный из всего санатория, а что теперь цвет лица стал лучше. Да и самочувствие лучше.  


9 октября. Среда. Встал в начале 8-го часа. Гулял по аллее, которая стала моей любимой, до 9. Время за утренним завтраком до 10 так долго потому, что к этому завтраку подается вареный картофель в коже, и ее надо чистить. Меня выслушивал старший доктор Гриневский в том же кабинете, где сидит и младший [Федор Александрович Гриневский (Teodor Franciszek Hryniewski; 1860-1932). Администратором санатория был брат Фёдора – Александр Александрович Гриневский. [4]]. Обратясь к младшему, Гриневский спросил: «Что в области cor?». «Delatatum [dilatatio cordis – дилатация полостей сердца], Фед[ор] Александрович, – ответил младший, – и справа, и слева». Вот чем, должно быть, и надо объяснять те приступы тоски, которые у меня за последнее время были. Читал с наслаждением Буасье, лежа на террасе на открытом воздухе. В 6-м часу опять гулял. Вечер в разговорах в зале. Вот порядок растительножвачной жизни. Долго ее не вытерпеть, а немного – можно, пожить так с удовольствием и отдохнуть, отдохнуть!


10 октября. Четверг. Великолепная ясная погода. Целый день на воздухе. Хочу изолироваться от газет, но не удается: их читают вслух, и все же невольно прислушиваешься. Читал Буасье, лежа на балконе.

   Господский дом усадьбы Гребнево. Фотография: 1917 г. из ст.  Г. Лукомского.

11 октября. Пятница. Радостный день: получил 4 письма: 2 от Л[изы], одно от Мини и одно от С. К. Богоявленского [Сергей Константинович Богоявленский (1871 — 1947) — русский и советский историк, археограф и источниковед.] с описанием заседания в ОИДР, пропустить которое мне так было жаль.
12 октября. Суббота. Стали топить в санатории, но очень немного.
13 октября. Воскресенье. Бархатный звучный колокол разбудил меня в 7-м часу. Был у заутрени и затем у обедни. Заутреня в полутемном храме; едва мерцают свечи и лампады. Совсем нет народа. За обедней, наоборот, много народа и поет хор. Дождь, туман, тоскливо.
14 октября. Понедельник. Опять дождь и туман, тяжелый, нависший. И на душе как-то тяжело. Точно крест на всем поставлен. Не знаю, продолжать ли эти однообразные унылые санаторные записи или бросить. То, что хотелось бы написать, не напишешь, а то, что записываешь – однообразно. Грустно было по своим. Неужели мне уже надоел отдых?  
15 октября. Вторник. Туман продолжается. Весь день – полутьма. Гулял, читал Буасье. Письмо от Л [изы] и повестка в Ученый совет на обсуждение вопроса об учреждении Исторического 
[233]

института. Дело очень желательное и полезное, и надо пожелать в этом успеха Д. Б. Рязанову.  
16 октября. Среда. Морозный, а после обеда ясный день. Много гулял и много читал Буасье. Вечером в зале читали Чехова. Слушал с большим наслаждением.
17 октября. Четверг. День, как и предыдущий. Мороз. Читал II-й том Буасье. Вечером опять читали Чехова.
18 октября. Пятница. Морозный мрачный день. Сильный северный ветер. За недостатком керосина перестала действовать машина, обслуживающая электричество, водопровод и отопление. С обеда прекратилась вода. Об отоплении и думать нечего. Вечером не зажигалось электричество. Мы ужинали в громадной зале при одной свечке, поставленной на стул, помещенный на столе. После ужина сидели в темноте и слушали пение одной из больных, очень недурно исполнявшей русские романсы. Ко всем бедам отнеслись философски. Никто не впадал в уныние и не капризничал.


19 октября. Суббота. Темнота и отсутствие воды, умывался снегом.
20 октября. Воскресенье. Встал рано по звону колокола и вышел, когда ворота еще были заперты, так что пришлось тревожить сторожа. Был у заутрени и обедни. Когда вернулся, одна из дам встретила меня с известием, что мне пришли два письма, и действительно, это были письма от Л [изы] и Мини, очень меня обрадовавшие, т. к. давно я от них ничего не получал. Не успел я прочесть их, как Е. Ф. Корнеева, войдя в столовую, объявила мне, что приехала Л [иза]. Это было совершенно неожиданное появление. Я был очень рад, кормил ее, делясь своим обедом и ужином. Гуляли с нею. Вечером сидели у камина в темной зале, греясь уютным огнем. Был также и доктор Ф. А. Гриневский, с которым беседовали.

 Камин в главном доме усадьбы.

21 октября. Понедельник. В 3 ч. вышли с Л[изой] пешком в Щелково, чтобы ехать в Москву. Поезд двигался за недостатком топлива крайне медленно. Мы ехали вместе с Гриневским и вели интересный разговор об Университете и прежних профессорах. В Москву прибыли в 9 ч. вместо 7 с половиной, заходили к Наде [Фишер]. Домой пришли уже в 12-м часу. Миня еще не спал, ожидая нас.
[...]
24 октября. Четверг. Встал в 5 с половиной час. утра. Вышел из дому в 6 ч. 20', было еще совсем темно, и напрасно вышел так рано, т. к. поезд отправился с опозданием на 1/2 ч. и шел крайне медленно и с большими остановками. В Щелково прибыли вместо 10 ч. в 11. Дорогу в Гребнево прошел пешком, любуюсь зимними видами.
25 октября. Пятница. Мирная санаторская жизнь с интересами отрезанного от мира острова. Падает обильный снег.
26 октября. Суббота. Ясный, морозный день. Зима. Читал Буасье.
27 октября. Воскресенье. Встал очень рано. Был у заутрени и обедни. Письма домой. Вечером прогулка с Е. Ф. Корнеевой. Были в двух избах. Много денег, но та же грязь и отсутствие самых элементарных гигиенических условий.
28 октября. Понедельник. Зима. Тихая морозная прелестная погода. Только в Москве мерзнуть приходится, и эта мысль не дает покоя. Кончил книгу Буасье. По ассоциации мне очень ясно вспоминались занятия классическими языками в гимназии и вообще наша 5-я гимназия. Вот действительно была трудовая школа. Вечером ходил за молоком версты за 3 в деревню Камшиловку. Купил крынку – стаканов 6 за 150 руб. Долго сидел в избе дожидаясь. 
[234]

Крестьяне теперь обладатели сотен тысяч (корова – 40 тыс., лошадь – 60 тыс., и все в таком же роде), а грязь, убожество и некультурность прежние.
29  октября. Вторник. Дивная тихая зимняя погода. Много гулял; читал Тэна «Histfoire de la litterature anglaise» т. IV. Вечером мы опять сидим без освещения и без воды.
30 октября. Среда. Вьюга, нельзя было выходить ни утром, ни днем. Читал Тэна. Вечером визит к диакону с девицами Е. Ф. Корнеевой и ее подругой. В уютном теплом домике сохранился быт доброго старого времени. Мы были приняты радушно и угощены кофе (чаю теперь нигде нет), пирогами и конфетами. К сожалению, самого хозяина не было; беседовали с диаконицей.
31 октября. Четверг. Дивная зимняя погода: -6°. Тихо-тихо, так что на далекое расстояние слышны голоса в деревнях. Много гулял, любуясь зимним пейзажем: темно-зеленые, почти черные ели, опушенные выпавшим вчера снегом. Белый покров снега, серые разных оттенков, клубятся облака. Что-то печальное, траурное в этом соединении белого савана снега и черной каймы леса на горизонте, но все же дивно хорошо. Читал Тэна о Попе.
1 ноября. Пятница. Такая же отличная погода. Опять много гулял по тем же местам. Эти записи я веду кое-как на тумбочке, стоящей у постели, и потому записываю кое-как и далеко не все, что бы хотелось занести.
2 ноября. Суббота. Сильнейший ветер при -10°. Выходил только рано утром до кофе. Брал затем ванну и сидел дома, читая Тэна. Очень беспокоит отсутствие писем из Москвы. Почта, очевидно, так же расстроена, как поезда и трамваи. Вчера я получил от Мини письмо его No 3, от субботы 25 октября, NoNo 1 и 2 не получены, от Л [изы] ни одного письма. Без марок – но большая часть писем пропадает.
3 ноября. Воскресенье. Я встал в 6 с половиной ч. утра с ударами колокола к заутрене в соседней церкви и вышел, когда было еще совсем темно. Светил рог луны, сияла утренняя звезда, видны были и другие звезды. Но на востоке уже светлела полоска, возвещавшая восход
солнца. В церкви темно, только мерцание немногих лампад и свечей. Какая дивная поэзия в этом предрассветном богослужении и в этом возгласе «Слава Тебе, показавшему нам свет», когда действительно свет показывается. Высокие сущности, вечные и незыблемые, человечество облекает в различные, меняющиеся, но всегда поэтические формы. Это и есть поэзия религии. В поэзии нашей религии меня привлекает ее красота и ее древность. Последняя связует поколения. То, что мы теперь видим и слышим в храме, видели и слышали наши предки XVII, XVI и еще более далекие предки. Взошло солнце. День был ясный, морозный, но тихий. Я провел почти весь день на воздухе, которым, можно сказать, упивался. Получил письма: от Мини – от 7 ноября! – и от Липухи, последнее через приехавшую даму. Почта из рук вон действует плохо.


4 ноября. Понедельник. Сильнейшая вьюга. Моя попытка выйти утром гулять оказалась неудачной. Целый день дома за книгой Тэна пока было светло. Вечером у Е. Ф. [Кореевой]. Читал по-английски под ее руководством.
5 ноября. Вторник. Ветер. Много снегу. Двигаться было трудно и потому пришлось меньше быть на воздухе. Кончил IV том Тэна. Начал V-й.
6 ноября. Среда. День весьма похожий на предыдущие. Читал Тэна о Диккенсе.
7 ноября. Четверг. Тихо. Деревья, опушенные инеем, – «деревья в синем серебре». Дивная картина. Гулял рано утром, испытывая большое наслаждение от этой красоты. В 1-м часу, когда я сидел в зале и читал, меня позвали вниз: там я к изумлению увидел Ю. В. Готье, который провожал Нину Николаевну [Готье], пришел из Щелкова раньше нее; она осталась там ждать лошадей. Я очень был ему рад, показывал ему здание, парк, и оба любовались красотой усадьбы и зимним пейзажем. Действительно, было дивно хорошо. Он сообщил о московских друзьях. В 2 ч. он ушел, я проводил его по деревне. Около 3 приехала Н.Н.[Готье], 
[235]  
 Ю.В. Готье

очень усталая и слабая. Вечером я ее навестил дважды. Она несколько отдохнула и чувствовала себя уже лучше.
8 ноября. Пятница. Заходил в церковь. Здесь день Михаила Архангела – большой праздник. Было много народа. Вот и уничтожайте религии. Большая прогулка.
9 ноября. Суббота. Начался сильный ветер. Вечером выйти можно было с трудом. Много читал.
10 ноября.Воскресенье. Сильнейшая метель. Нельзя было совсем выйти. Дома за книгой Тэна. Беседы с Н. Н. [Готье]. Урок английского языка с Е. Ф. [Корнеевой].
11ноября. Понедельник. Чистый белый снег после метели, очень озонированный воздух. Но гулять было трудно, т. к. нога утопала в снегу. Читал Тэна о Карлейле (в Истории английской литературы). Некоторые мои мысли о религии, появлявшиеся у меня за последнее время, удивительно совпадают со взглядами Карлейля, которого я, к стыду своему, совсем не читал. Надо восполнить этот пробел при первом же удобном случае. Вечером был у Н. Н. Готье, а затем урок английского языка с Е. Ф. [Корнеевой].
12 ноября. Вторник. Гулял утром с сожителем своим по комнате Томским [Томский Михаил Павлович (1880–1936), деятель революционного движения, советкий государственный деятель. Покончил жизнь самоубийством. В честь него была названа нынешняя железнодорожная станция "Чкаловская" ветки Болшево - Фрязево.], говорили о социализме и индивидуализме. Затем читал Тэна. Вечер у нас был без освещения, и сидели в темноте, проведя время в разговорах.
 
 М.П. Томский
 
13 ноября. Среда. Сидим опять без отопления, без освещения и, что хуже всего, без воды. Но я отношусь к этому философски. Гулял, читал Тэна о Милле. Вечером частию с Н. Н. [Готье], частию с Е. Ф. [Корнеевой] и ее подругой. Немного упражнялся в английском разговоре.
14  ноября. Четверг. Без огня и без воды. В моем распоряжении для умыванья был всего стакан воды; нельзя сказать, чтобы это было особенно гигиенично. Санаторий отражает, конечно, общую разруху, ничего не поделаешь. Сегодня шесть недель, как я здесь. Довольно. Хочется домой. Утром беседа с коммунистом Томским, который излагал мне свои воззрения, а затем свою биографию. Последнюю я слушал с большим интересом: в ней был живой человек. Идеи же интересны только при том условии, чтобы они не были шаблонны. Долго был у Н. Н. [Готье], которая сильно страдает. Что наши невзгоды перед ее тяжким недугом! Жаль молодую женщину!
15 ноября. Пятница. Тихая теплая погода. Гулял утром до кофе, затем перед обедом и вечером, кажется – надышался свежим воздухом всласть. День темноватый, небо серое разных тонов от светло-серого почти до черноты – тона как на фотографических снимках пейзажей. Белый чистый снег и черная кайма леса – опять что-то траурное. Кончил V-й том Тэна. Все захваченные мною книги прочитаны. Пора домой за работу.
16 ноября. Суббота. Приехал Ю. В. Готье навестить жену. С ним гуляли и много говорили. Вечером слушали вновь прибывшего больного, оказавшегося поэтом. Он декламировал во мраке залы (мы опять без света) или, вернее, пел свои стихи, которые можно назвать политическими шансонетками. Готье расположился в моей комнате, что было мне очень приятно.
17 ноября. Воскресенье. «Утру глубоку» меня пробудил колокол. Я тихо собрался к заутрене. Оттепель. Бедный Ю. В. [Готье] принужден был идти отсюда пешком в валяных сапогах. Вечер в темноте. Навещал Н. Н. [Готье] и А. А. Ченцову [Ченцова Антонина Андреевна, врач-офтальмолог.].
18 ноября. Понедельник. Утро в прогулке. После обеда читал с Е. Ф. [Корнеевой] по английски. Письма от Л[изы] и Мини. 
19 ноября. Вторник. Тихая погода. Опять серебро на деревьях. Много гулял, любуясь и наслаждаясь природой. Вечером была лекция Ф. А. Гриневского о сыпном тифе. Новым для меня было, что распространяющие его вши нападают на людей, находящихся в угнетенном состоянии духа, тогда как не трогают людей бодро настроенных. Из распространения тифа 
[236] 

за прошлую и за нынешнюю зиму можно заметить, таким образом, насколько в подавленном состоянии находится население России.
20 ноября. Среда. Полнейшая тишина и ясно при -2°. Дивная погода. Иней продолжает лежать на деревьях. Опять много гулял и мало читал; только по-английски все эти дни занимался довольно усердно. Вечер ясный, лунный; не хотелось входить в дом. Был у всенощой, за которой раздалась песнь «Христос рождается». Говорили с Е. Ф. [Корнеевой] о поэзии, которою обвеяно у европейских народов Рождество Христово.
21 ноября. Четверг. У обедни, затем навещал Нину Николаевну [Готье], и во время моего визита вошла прибывшая из Москвы ее сестра Татьяна Николаевна [Дольник] [Дольник (Александрова-Дольник) Татьяна Николаевна (1892 – после 1934), по образованию художник по прикладному искусству, специалист в области реставрации тканей и древнерусского шитья. С октября 1918 сотрудник Отдела по делам музеев, охране памятников искусства и старины, член Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры (с 1919), научный руководитель Мастерской по реставрации древнерусского шитья в Троице-Сергиевой лавре, научный сотрудник Лаборатории по изучению способов хранения и реставрации древних тканей и шитья при Московской секции ГАИМК (со 2-й половины 1920-х), зав. Секцией декоративного искусства ЦГРМ (1925– до января 1934). Сестра Н. Н. Готье, свояченица Ю. В. Готье]. Она нашла Н. Н. [Готье] очень изменившеюся к худшему, чего я не находил. Я посидел с ними немного и ушел, уговоривши Татьяну Ник. [Дольник] не возвращаться домой с вечерним поездом сегодня же, как она хотела, а остаться ночевать. После кофе гулял. Вечером был опять у Н. Н. [Готье], которая угощала нас с Таней [Дольник] простоквашею.
22 ноября. Пятница. Таня [Дольник] хорошо сделала, послушавшись меня и не уехав вчера вечером. Н. Н. [Готье] не спала всю ночь от боли в ухе. На эту боль она очень жаловалась, когда я вошел к ней сегодня утром. Голова ее была закутана платком; она временами сильно стонала от боли. Жаль было на нее смотреть. До обеда я был у доктора Артура Рудольфовича на приеме. Посадив меня на весы, он увидал, что за последние 4 недели со времени возвращения из Москвы я прибавился в весе только на полтора фунта. Он предложил мне пробыть здесь еще неделю до двухмесячного срока, что и для меня было приятно, хотя я уже очень соскучился по своим. Мы поговорили о Н. Н. [Готье]. Он сказал, что случай из самых тяжелых, но что пока непосредственной опасности не предвидится. Перед самым обедом я вновь заходил к ней. На ухо ей был поставлен компресс, видимо, успокоивший боль. Фельдшерица не придала особого значения боли в ухе и на мой вопрос сказала: «Очень нервничает». Часа в 4 я снова был у Н. Н. [Готье] и застал ее тяжело дышащею. За отсутствием санаторского врача были позваны двое врачей из больных: некто молодой человек Самарский и женщина врач (глазной) Антонина Андреевна Ченцова, очень симпатичная дама. Припадок успокоили холодными компрессами на сердце. Ничто не внушало еще тревоги. Однако Таня [Дольник] уже не могла уехать вечером и отложила отъезд до субботы утра. 
Но Н. Н. [Готье] все слабела и слабела. Когда я входил, она говорила уже бессвязно отдельными фразами, среди которых я расслышал слова: «Володя [Имеется в виду сын Ю. В. и Н. Н. Готье Владимир, которому в 1919 г. было 8 лет.], не стучи». Сестру и меня она узнавала. К вечеру она впала в глубокий сон, и доктор Поржезаер сказал, что надежды никакой нет. Ее перенесли в отдельную комнату на 3-й этаж. Когда я туда вошел, Таня [Дольник] со слезами подошла ко мне, оперлась мне на плечо и так пробыла некоторое время, плача. Н. Н. [Готье] тяжело дышала открытым ртом и была без сознания. У постели ее сидела заведующая санаторием Ксения Борисовна и мы с Таней [Дольник]. Я опасался, что она с часу на час скончается, и оставался у нее до 5 ч. утра. Убедившись, однако, что сердце хорошо работает, пошел к себе и лег, попросив поднять меня, если что случится. Я очень боялся, что Ю. В. [Готье], ожидавшийся в субботу утром, не застанет ее в живых. Это было бы ужасно. Все же ему будет легче приехать к живому еще человеку и принять его последний вздох, чем увидать уже похолодевший труп. Поднявшись под утро, я вновь заходил в комнату Н. Н. [Готье] – и все то же положение.
23 ноября. Суббота. Положение Н. Н. [Готье] все то же: лежит без сознания, тяжело дышит, руки иногда двигаются. У меня опять было опасение, что она скончается до приезда Юры [Готье]. Однако Ксения Борисовна и фельдшерица утверждали, что агония протянется еще несколько часов. Другое мое опасение было за Юр. Вл. [Готье]. Мне казалось необходимым его постепенно приготовить к ожидающему его удару. То же говорила мне и Ксения Борисовна: «А то, – добавила она выразительно, – какая-нибудь шалая (из больных) встретит его и бухнет ему все сразу». В 11 час. я пошел навстречу Юр. Вл. [Готье], который должен 
[237] 

был прибыть в 12-м. Я погулял по двору и по дороге с полчаса, как показались санаторские сани и в них Юр. Вл. [Готье] с одним из возвращавшихся в Москву больных. Я окликнул Юр.Вл. [Готье], он вышел из саней. Я сказал, что остановил его, чтобы предупредить, чтобы он входил к Н. Н. [Готье] как можно тише, потому что она спит. Он стал тотчас же задавать тревожные вопросы: «Что, разве дело плохо?» Я ответил, что она действительно очень слаба.«Ну как, надежда есть?» Я сказал, что положение очень серьезно и плохо. Когда мы поднялись на третий этаж, он заглянул в открытую в комнату Н. Н. [Готье] дверь и схватился за голову. У двери был доктор Гриневский. «Ну как, доктор? Есть надежда?» Гриневский осторожно объяснил ему, что положение безнадежно. Юра встретил эту весть твердо и мужественно. Он выслушал наш рассказ о событиях последних двух дней. Он остался сидеть в комнате с Н. Н. [Готье] и провел там весь день. Временами я заходил туда же, и мы тихо говорили. Под вечер он присел к постели, приникал головой к плечу или к руке жены и так оставался подолгу. Грустно было видеть. Снизу из залы раздавались печальные аккорды на рояли: играл какие-то заунывные мелодии гимназист Коля. Была полная тишина. Все вокруг как-то притихли. Сильное молодое сердце Н. Н. [Готье] упорно работало и не хотело останавливаться. В 10 ч. вечера она еще дышала по-прежнему, хотя пульс очень слабел. Я пошел лечь, попросив разбудить меня в случае кончины. Около 12 ч. ночи Ксения Борисовна постучала к нам и вызвала меня как можно скорее. Я быстро вскочил, и она мне сообщила, что Н.Н. [Готье] только что скончалась. Я крепко пожал руку Юры [Готье]. На площадке на лестнице при лунном освещении мы с Юр. Вл. [Готье], Таней [Дольник] и Ксенией Борисовной устроили совещание, как быть и что делать. Было уже около 2-х ночи, когда я вернулся к себе.

 Лестница в усадьбе Гребнево.

24 ноября. Воскресенье. Мы с Юрой [Готье] пошли в церковь к обедне, чтобы переговорить с батюшкой. Он выслушал участливо слова Юр. Вл. [Готье], и сказал, что главное затруднение будет с гробом, и указал на находившегося в церкви столяра. Столяр сказал, что уезжает в Богородск, но указал на другого столяра. Тот выразил готовность сделать,но заявил, что нет материала – тесу, причем как-то глупо улыбался и вообще держал себя как пещерный троглодит. Мы побывали еще у третьего столяра, но у того не оказалось ни материалу, ни инструментов. Мы были близки к отчаянию, когда возвращались домой. В передней мы нашли какого-то человека, пришедшего к Гриневскому с какою-то просьбой.Узнав, в чем дело, он сказал Гриневскому, что тес есть в Турбине у какого-то Ив[ана] Сергеевича, которого стал вызывать по телефону. После долгих усилий и звонков Ив[ан] Сергеевич] сообщил по телефону, чтобы присылали за тесом. Дело, казалось, было сделано. Гриневский послал туда лошадь. Но, увы, Ив[ан] Сергеевич, как и полагается, надул. Опять положение стало безвыходным. В конце концов отыскались какие-то доски в усадьбе, и свойстоляр вызвался сделать гроб к завтрашнему дню. Мы провели день с Юрой [Готье]; я старался всячески его отвлечь. Иногда он кидался в комнату, где на постели лежала мертвая Н.Н. [Готье] и там сидел. В 5 ч. приходил причт отслужить панихиду.
25 ноября. Понедельник. В 12 ч. была панихида. Принесли гроб, и в присутствии духовенства Н. Н. [Готье] была в него положена, и после панихиды тело было процессией при пении «Святый Боже» вынесено в церковь. В 5 ч. была над гробом заупокойная всенощная. Храм был в полном сумраке: мерцали кой-где разноцветные лампады, горели свечи у гроба и у нас в руках. Кроме Юры [Готье] и меня, был сожитель мой по комнате Ф. Б. Дикгоф и одна старушка. После всенощной батюшка любезно пригласил нас зайти к себе выпить чаю, тем более что это был день его именин. Мы зашли. В маленьком домике было очень тепло, градусов 18. За столом с самоваром сидели члены семейства и несколько гостей. Мы были радушно угощены кофе с молоком, медом и разным печеньем из черной муки. Опять повеяло чем-то прошлым, древнерусским. Мы за этот час, что были у батюшки, отдохнули душой. Вечером прибыло 7 человек родственников Н. Н. и Юры [Готье] и помещены были в санатории.
[238] 


26 ноября. Вторник. Утром обедня и отпевание Н. Н. [Готье], на которую положены были привезенные из Москвы цветы. Юра [Готье] плакал, но был молодцом. Гроб был перенесен в холодную церковь и там поставлен до похорон здесь или до перевезенья в Москву. Вернувшись из церкви, я посидел некоторое время с родными Н. Н. [Готье] В 2 ч. они пустились в путь. Как опустело и стало тоскливо у меня на душе. Я уже не ходил вечером вниз, а провел остаток дня в беседе с сожителями по комнате, очень участливо относившимися к горю Юр. Влад. [Готье]. Он ночевал эти последние две ночи в моей комнате и говорил, что общество, которое он в ней нашел, очень ему по душе: это Ф. Б. Дикгоф – внук знаменитого обер-пастора [Речь идет о Фридрихе Вильгельме Людвиге Дикгофе (1794–1839), пасторе в Нарве.] – и В. Я. Морской – дирижер Саратовской оперы, очень образованный и интересный человек.
27 ноября.Среда. Утром прогулка. Затем читал статью о скопцах. Вечером мы были погружены во мрак. Гуляли с Е. Ф. [Корнеевой] по деревне, толкуя об отъезде.
28 ноября.Четверг. Обычные прогулки, чтение и беседы с сожителями по комнате. Вечером у А. А. Ченцовой.
29 ноября. Пятница. Утром ходили с Е. Ф. [Корнеевой] в Камшиловку за 4 версты. Лес в снежном уборе; на ветвях темных елей белеющие пушистые клоки снега – совсем как в рождественских книжках с рождественским сказками. Вернувшись, я нашел у себя Юру Готье в сопровождении Макс. Влад. Сергиевского [Сергиевский Максим Владимирович (1892–1946), филолог, доктор филологических наук (1936), член-корр. АН СССР (1946), заслуженный деятель науки РСФСР (1945). Выпускник (1915), затем магистрант историко-филологического ф-та М.у., сотрудник (1919–1925), профессор, зав. кафедрой романо-германского языкознания, зам. декана этнологического ф-та (с 1925), зам. ректора по учебной части (1930–1931) 1-го МГУ, зав. кафедрой древней истории исторического ф-та МГПИ, зав. кафедрой романо-германского языковедения и декан ф-та литературы, искусства и языка МИФЛИ. Член специального К-та по трансрибированию иностранных имен и названий для издания географических карт, атласов и словарей, член Societe de linguistique romane (Франция, 1925)]: они приехали за гробом Н. Н. [Готье]. В 5-м часу дровни были поданы; мы отправились в церковь, вынесли гроб, поставили на дровни, и путешественники тронулись в путь. Я прошелся с доктором А[ртуром] Р [удольфовичем] и с Кс[енией] Борисовной; затем заходил проститься к отцу диакону. Вечер частию во мраке, но затем появился свет.
[239]
Последняя запись в дневнике М.М. Боголовского датируется вторым декабря 1919 года.


Прим.
1. Готье Ю. В. Мои заметки. - М., 1997. Скачать pdf (torrent).
2. Богословский М.М.  Дневники 1913 - 1919 гг.  [Скачать pdf]. C. 318.
3. См. наш материал "Пациенты санатория "Гребнево" Ф.А. Гриневского 1914-1922 (санат. им. Н.А. Семашко, 1922-1939)"
4. Гриневский Федор Александрович (польск. Teodor Franciszek Hryniewski) (1860–1932), русский и польский врач, специалист по внутренним болезням, доктор медицины, общественный деятель. Троюродный брат писателя Александра Грина. Окончил естественное отделение физико-математического ф-та, затем медицинский ф-т М. у. Работал врачом в Москве, выезжал на борьбу с эпидемиями холеры, участвовал в работе Об-ва Скорой помощи. В 1904 организовал в Москве на Поварской улице санаторий для больных внутреними и нервными болезнями, с 1913 действовал загородный филиал санатория, размещавшийся в приобретенном Гриневским подмосковном имении Гребнево. Работал заведующим санатория до 1920, после чего вместе с семьей выехал в Польшу. Жил и работал в Варшаве, участвовал в создании системы здравоохранения Польши, в организации лагерей отдыха, санаториев, пансионатов. В 1929 переехал в родовое имение Якубенки в Дисненском повете. Там вступил в должность районного врача; почти до самой смерти работал в амбулатории, расположенной в селе Плиса, занимался научной и общественной деятельностью.